«То, что мы называем отчаянием, часто всего лишь мучительная досада на не сбывшиеся надежды» (Томас Стерн Элиот)
Посещать детское отделение госпиталя или хосписа – это своего рода испытание для любого капеллана. Я не исключение. Любая боль, страдание, потеря близких и родных – это горе, в котором слова утешения найти непросто. Однако, когда страдают дети – это особенно тяжелое испытание. Они рождаются, чтобы жить, и их ранняя смерть противоречит природе жизни. Когда дети хоронят родителей – это нормально. Но, к сожалению, бывает и наоборот. К этому никто не готов. Это нельзя принять ни сердцем, ни умом. Всякий раз, когда капеллана просят посетить такое детское отделение, ничего хорошего это не предвещает. Так было и на этот раз, когда вечером меня вызвали в детское реанимационное отделение госпиталя. Пациент – мальчик девяти месяцев от роду с врожденным пороком сердца. Я смотрю через окно в палату, где на больничной кроватке, подключенный к сложному медицинскому оборудованию, в окружении медсестер лежит спящий малыш. Его маму просят выйти на время. Малыша готовят к переводу в палату интенсивной терапии, собираясь сделать все возможное, чтобы он мог жить. И, пока он будет там, у меня есть время для мамы этого малыша. Я знакомлюсь. Ее зовут Элизабет. Думаю, что ей около сорока лет. Она спортивного телосложения, среднего роста, голубоглазая блондинка с роскошными волосами в сером бизнес-костюме. Сквозь призму ее дорогих очков я вижу глаза, полные горя и отчаяния. Она старается держаться, как может. Мы идем в специальную комнату ожидания, где я должен буду как-то поддержать ее в этой непростой ситуации. Дежурная коробка с салфетками, приглушенный свет, несколько импрессионистских картин на стенах, мягкая мебель, журнальный столик. Мы находимся на седьмом этаже и в окне, несмотря на позднее время, можно увидеть очертания города. За моей спиной другое окно, в котором видна жизнь детского отделения. В этой комнате мы проведем какое-то время. Мы садимся друг напротив друга. Элизабет сквозь слезы рассказывает мне о своем сыне. – Он родился с отклонениями. Но первые шесть месяцев ничего особенного не происходило. Затем был первый приступ, госпиталь, восстановление. Врачи особой надежды не подавали. Мы усердно молились. Вся наша церковь молилась и постилась. Никто не был безучастным. Эдди поправился и вот опять… Она молчит. Я беру ее руку в свою. В этот момент трудно что-либо говорить, кроме дежурных фраз, типа «как вы себя чувствуете». Лучше, если она сама начнет говорить. Очень часто так и бывает. И тогда уже нужно просто поддержать разговор, улавливая ноты отчаяния, тревоги или страха. Слушая собеседника внимательно, это не сложно определить. А дальше все действительно может пойти по нотам. В этом случае, и даже за такое короткое время, отведенное для беседы, капеллан действительно сможет помочь и оказать духовную и эмоциональную поддержку. Элизабет начала рассказывать свою историю. – Почему? Почему такое случается? Мы поженились семь лет тому назад и никак не могли родить ребенка. Долго ждали, наблюдаясь у лучших специалистов. Наконец, в прошлом году все получилось, и появился Эдди. Мы были счастливы. Затем этот диагноз. Мы просили молиться за Эдди всех – родственников, друзей, церковь. Старейшины приходили и молились с помазанием елея. Потом было улучшение, и мы надеялись, что по милости Божьей все худшее позади. И вот мы снова здесь. Мой муж работает в другом госпитале и скоро подъедет сюда... – Я искренне сожалею, что все так происходит с Эдди. Не хочу быть банальным, но всегда есть надежда на лучшее. Эдди в надежных руках врачей. За вас молятся многие люди… – Да, я понимаю, что на все воля Божья. Так и наши старейшины говорили. Но, поверьте, мне от этого не легче. Ребенок для нас значит слишком много.… Мне почти сорок и другого ребенка у нас может уже и не быть… скорее всего, не будет... Элизабет замолкает, встает и подходит к окну, всматриваясь в то, что происходит за стенами госпиталя: ярко освещенные улицы, мчащиеся по ним автомобили и медленно передвигающиеся городские автобусы, перекрестки, светофоры, крыши домов и огромная парковка нашего госпиталя. Она поворачивается, и я невольно замечаю, что ее глаза уже опухли от слез. Она в отчаянии смотрит на меня. Я должен что-то сказать и у меня есть всего несколько минут. За эти минуты я либо окажу ей поддержку, либо мы просто поговорим.… – Могу я спросить вас вот о чем: что вы чувствовали, когда рассказывали мне про Эдди? Элизабет возвращается к столику, садится и начинает рассуждать вслух. – Я не знаю точно. Отчаяние… бессилие… непонимание, почему так все происходит. И где Бог тогда, когда мы больше всего нуждаемся в Его помощи? Я не хочу ничего сказать. Бог был милостив к нам, но теперь я чувствую себя одинокой и беспомощной. – Это нормальные чувства. Вы любящая мать и ваш ребенок в большой опасности. Сейчас вы ему ничем не можете помочь и вся надежда на Бога и врачей. Однако мне кажется, что вас гложет другой вопрос, почему это происходит именно с вами… – Пожалуй, да. Почему я? И вообще, почему несчастья происходят с хорошими людьми? Это несправедливо, по крайней мере… и да, историю Иова не предлагайте, там есть хоть какой-то смысл – испытание выпадает пожилому человеку, и в конце он получает все обратно и даже в большем количестве. Но Эдди же не может быть предметом спора между Богом и сатаной?! – Конечно, не может! – Вот и я задаю этот вопрос: почему? Почему мы столько молились, постились, а результата – нет. И почему Эдди должен страдать? Разве это справедливо? – Конечно, несправедливо. А может быть, Бог не стоит за каждым несчастьем, каждой аварией или каждой болезнью. Например, несколько лет тому назад группа миссионеров летела в Африку. Благое, казалось бы, намерение, но… самолет разбился, и они погибли. Как это все можно объяснить? Никак! – Но должен же быть какой-то смысл… – Элизабет, а почему вам так важно найти смысл во всем этом? – Так легче, мне кажется... так легче переносить… – Безусловно, так легче на душе… но, даже если вы найдете в бедствии какой-то смысл, его невозможно будет проверить или подтвердить опытным путем.… Более того, проблема все равно останется и ее последствия тоже не исчезнут. Элизабет подошла к другому окну нашей комнаты. По коридору спешно шла группа студентов-практикантов во главе с доктором-хирургом. Напротив, у дверей другой палаты толпилась многочисленная семья явно мексиканского происхождения. Медсестра напрасно пыталась их уговорить не толпиться, но ждать в специально отведенной для этого комнате. Жизнь в фойе на этом этаже похоже била ключом. – Понимаете, – вернувшись за стол, продолжила она, – если есть смысл во всем этом... то это легче принять как данность. Старое дерево упало в лесу потому, что отжило свое время. Это логично. А я все же хотела бы знать, почему Эдди родился с отклонениями, которых ни у кого в нашей семье не было. – Элизабет, мне кажется, вы лучше меня знаете, почему так происходит. – Конечно, генные мутации и все такое. Понимаете, если бы я была атеисткой, у меня не было бы вопросов. Но я верю, что Бог заботится о нас. Я работаю фармакологом. Если я допущу ошибку в своих расчетах относительно лекарства, пациент может умереть… – Отлично, вы контролируете процесс производства медикаментов и хотите, чтобы Бог контролировал жизнь на земле? – Было бы здорово! Но мир несовершенен. Я знаю. – Как и фармакология! Элизабет в первый раз за время нашей встречи улыбнулась. – Конечно, – продолжил я, – у атеистов не возникает таких вопросов, но они сталкиваются с другой проблемой, которой нет у вас. У них нет будущего, а у вас оно есть, согласно учению вашей церкви… и я действительно не знаю, почему Бог не всегда вмешивается в наши проблемы. – Знаете, что мне сказали старейшины? Они сказали, что нужно довериться Богу. И если Он хочет забрать Эдди в лучший мир, значит, так будет лучше для него. И потом рассказали историю, как церковь молилась за одного ребенка. Вопреки прогнозам он выжил, вырос и… стал наркоманом. Но при чем здесь Эдди? – Это называется «искушение смыслом». У ваших старейшин были благие намерения, когда они рассказывали вам эту историю. Очевидно, они тоже хотят иметь ответы на все вопросы. – А вы не хотите? – Конечно, я очень бы хотел. Но я не верю в «тайное знание». И я не хочу никого вводить в заблуждение. Я просто не знаю. Делая все возможное с нашей стороны, я предлагаю принимать реальность такой, какая она есть, но при этом не оставлять надежды на лучшее. Потом, правда, остаются вопросы, как с этим жить в ограниченный отрезок времени, именуемый жизнью. В этот момент в комнату вошел муж Элизабет, сопровождаемый медсестрой. Она сообщила, что Эдди вернули из реанимационного отделения и теперь остается надеяться только на лучшее. Но только мы собрались выйти из комнаты, раздался сигнал, и мы услышали слова, вызывающие тревогу у любого, кто побывал в госпитале – «Code Blue». – Эдди! – подавленно вскрикнула Элизабет и выбежала из комнаты. Мы последовали за ней. У комнаты, где лежит Эдди, толпится медицинский персонал. Раздаются команды и люди в голубом усиленно бьются над крохотным тельцем Эдди. Элизабет пытается пробраться сквозь плотный заслон медперсонала. Мы слышим голоса медсестер, доктора и звуки работающего медицинского оборудования. Элизабет уже рядом с кроваткой сына. Мы слышим ее причитания и ровный протяжный звук кардиомонитора. Эдди больше нет… В этот момент я и сам задаю себе вопрос: «Почему?» Я знаю, что малыш в лучшем мире. Он отмучился. А вот Элизабет и ее муж еще не скоро оправятся от своего горя. К сожалению, у них все только начинается. Их окружают только что прибывшие родственники и старейшины церкви. Они пытаются их утешить. Но этот процесс растянется на многие месяцы, если не на годы. Мне их очень жаль и самому больно от всего этого. «Капелланы не плачут», – говорю я себе и отхожу в сторону, ища салфетку уже для себя. Похоже, больше я уже ничем не смогу помочь Элизабет. Ее муж подходит ко мне, жмет руку и благодарит за участие. Я так и не успел с ним познакомиться. *** Я выхожу из госпиталя подышать свежим воздухом. Листья клена переливаются разными оттенками желтого и красного в свете уличных фонарей. Накрапывает дождик. Осень…